Петер Куантрилл, 26 марта 2020 года
Gramophone. The World’s Best Classical Music Reviews
Teodor Currentzis interview: ‘I didn’t want “beautiful” – those things you criticise were exactly what I wanted to achieve, but with another morality’

За радикальным имиджем дирижера Теодора Курентзиса лежит внимание к деталям и бесконечное увлечение звукозаписью. Петер Куантрилл поговорил с ним об этом.

Я прилетел в Вену в апреле и застал её в состоянии реконструкции. Вокруг Ринга над знакомыми улицами повсюду торчали строительные краны. На мокрой после дождя площади Карлсплатц также производили косметический ремонт. Вена – город очаровательных фасадов и радикальных перемен. Город Фрейда и Эльфриды Елинек, Марии Терезы и архиепископа Коллоредо. Город Моцарта. Подходящее место для встречи с Теодором Курентзисом.

Греко-русский дирижер сейчас в Вене, чтобы в рамках тура со своим оркестром и хором MusicAeterna дать два представления Реквиема Верди. Свой первый ансамбль Курентзис собрал в 2004 году, всего на несколько месяцев позже, чем Франсуа-Ксавье Рот основал оркестр Les Siècles. Оба коллектива изменили наше представление о работе оркестров. Инструментальный состав MusicAeterna меняется от проекта к проекту, но основной костяк музыкантов постоянен. Интенсивные репетиции позволяют варьировать репертуар от барочной музыки до современной. А с тех пор, как 2012 году было подписано соглашение со звукозаписывающей компанией Sony, их записи провоцируют как восторженные панегирики, так и едкие порицания. Курентзис заставляет людей говорить о себе, как мало кто другой из современного мира классической музыки.

Залом для исполнения музыки Верди выбран Konzerthaus – «младший брат» зала Musikverein и одна из репетиционных площадок для MusicAeterna. В 2018 году оркестр провёл здесь целую неделю перед записью Пятой и Седьмой симфоний Бетховена и готовясь ошеломить Зальцбург исполнением полного цикла. Единственный лондонский концерт со Второй и Пятой также восхитил критиков. Темп, громкость, энергия, подчёркнутые детали: что заставило эти шедевры звучать по-новому?

Во время нашего чаепития в Hotel Imperial Курентзис размышляет: «Какие-то выступления кажутся быстрее по времени. Однако если вы возьмёте метроном и сравните с моим темпом, вы увидите, что темп нормальный, ничего особенного. Всё дело в атмосфере». На атмосферу влияет артикуляция. Он берёт мою партитуру Пятой симфонии и указывает на ноты: «Скажем, эти гемиолы в трио заставляют нас чувствовать ритм. Это ирландский танец». Лично я чувствую скорее тарантеллу, чем джигу, когда слышу летающие басы на записи MusicAeterna. Не менее удивительны фразы и диалоговая игра с динамикой. «Это наша игра, – поясняет Курентзис. – Можно сыграть два такта как три. Это наша игра с музыкой. Вот, например, здесь», – он указывает на такты 185 и 186 и пропевает их как три, отщёлкивая пальцами ритм контрданса.

Ритмическая артикуляция в феноменальном исполнении его музыкантов – навязчивая идея Курентзиса. Он отмечает разницу между alla breve в счете 2/2 и 4/4 и приводит в пример увертюру к «Свадьбе Фигаро». «Мы знаем, что Вагнер дирижировал её так, как потом это делал Арнокур: очень быстро, но на четыре счёта, а не alla breve. Но на репетиции Вагнера один старый человек однажды сказал: “Не так. Я был там, когда дирижировал Моцарт, и он делал это очень быстро на два счета”. Ноты с точками более inégales, если играть их alla breve (Ноты, записанные одинаковой длительностью, исполняются немного неровно. – прим. Mela). В то время как 4/4 получается более misurato (Размеренно, равномерно. – прим. Mela). Alla breve делает музыку более танцевальной и более жёсткой. А когда в партитуре встречается misurato 4/4, я стараюсь вдохнуть в музыку энергию для чёткой артикуляции. Когда у нас накоплена генетическая память за сотни лет записей, мы помним эти мелодии и басы, но упускаем детали. И только когда вы расслышали эти внутренние голоса, они наполнили музыку энергией, и поэтому она кажется вам более быстрой».

Записи и работа в студии

На первой пластинке из запланированного полного цикла симфоний Бетховена вышла Пятая. Самая по себе. И на виниле. Привилегия? В Курентзисе можно увидеть кинозвезду, поэта, парфюмера – выбирайте на свой вкус, но прежде всего он увлечённый знаток музыкальных записей. Он вспоминает своё тинейджерство в Афинах: «В середине 1980-х мои родители развелись, и я много времени проводил у отца – большого поклонника музыки, у которого дома была хорошая аудио-система. У него хранилась вся моя коллекция дисков. Лишь в 1989 году моя мама смогла купить что-то похожее, и я смог слушать музыку дома. Это было прекрасное время. У меня были друзья в магазине виниловых пластинок. У нас был доступ к самым труднодоступным релизам – к экспериментальной музыке, к индустриальной, ну, и к классической. Мы также приносили в магазин свои пластинки и слушали их вместе. Получались такие симпозиумы. Мы находили уникальные вещи в те дни, когда интернета ещё не было. О тех временах с моими друзьями и музыкой мои самые лучшие воспоминания».

В те годы я сам был завсегдатаем лондонских секонд-шопов виниловых пластинок, так что отлично понимаю Теодора. 

Курентзис продолжает: «“Весна священная” выходила на виниле самостоятельно. Эрнет Ансермет с оркестром Suisse Romande. Пьер Булез с Cleveland на CBS Masterworks. А затем рекорд-лейбл выпускает бюджетное издание: “Весна священная”, “Жар-птица” и “Петрушка” на одном уродском CD. Все три вместе. И для меня это не одно и то же. Это как piatto unico. Каждая запись должна быть уникальной единицей».

То же самое Курентзис планирует сделать с симфониями Бетховена. «Мы не можем сделать все записи в хронологическом порядке. Сначала мы запишем Пятую, Седьмую, Девятую и Третью. Если записывать их по порядку, будет сложно презентовать каждую из них как уникальное произведение».

В детстве Курентзис играл на скрипке. Затем поступил в Афинскую консерваторию на вокальное отделение. «У меня был очень хороший голос, я исполнял партии из опер и сольные произведения. Но я обнаружил, что я немного более хорош, чем нужно для вокалиста». Он замечает мои от удивления поднимающиеся брови и продолжает: «Потратить всю жизнь на исполнение итальянских опер – это вообще не то, чего я хотел. Мой талант в сочинительстве музыки. Я уже многое создал. Я продолжаю писать. И напишу ещё много в будущем».

Дирижирование появилось в его жизни позже. «Я думал, что люди осознанно и по необходимости исполняли скучно таких композиторов, как Малер. Но когда я оказался на репетициях, я понял, что они просто не видят того, что написано в партитуре. Я решил, что так быть не должно. И я решил, что мне необходимо взять несколько уроков по дирижированию, чтобы на репетиции с камерным оркестром не выглядеть посмешищем. Несколько занятий дали мне основу, а мои учителя говорили мне, что я прирожденный дирижер. Я смеялся и отнекивался, потому что быть дирижером – это тоже не то, чего я хотел. Но постепенно дело принимало серьезный оборот, и я понял, что пора. Были ранние 90-е. Музыкальное вдохновение находилось в некоем кризисе. И я спросил себя: где-то в мире еще сохранился дух романтизма? Ответ был мне очевиден: в России. Я сказал своим родителям, что мне надо поехать в Санкт-Петербург. Так всё и началось». 

Наследие Гомера

“Меня расстраивает, что в концертом зале как слушатель я не могу предаться мечтаниям, прочувствовать интимность момента и испытываю клаустрафобию“.

Курентзис дирижирует воздушно, фебрильно, без палочки. Основу мастерства заложил Илья Мусин. На него в свою очередь повлиял Фриц Штидри – ученик Малера, который перебрался в Санкт-Петербург и делился секретами мастерства со своим ассистентом Мусиным. 

Первые самостоятельные серьёзные шаги Курентзис делал в Новосибирске, возглавив в 2004 году Новосибирскую оперу и начав формировать вокруг себя коллектив MusicAeterna. В 2014 году указом президента Курентзису было предоставлено российское гражданство. Как ранее Димитриса Митропулоса, Курентзиса чествуют в Афинах как своего. Но является ли он хоть в каком-то смысле греческим дирижером?

Курентзис смеётся: «Я очень греческий. Самый греческий грек. Я дитя кризисного поколения. Нежная молодая демократия нашей страны переживала турбулентные годы и воспитала анархистов и противников любых греческих правительств. Но я могу сказать одно: для меня самое главное – это язык. Быть греком не значит родиться в Греции. Это значит знать Софокла и Гомера. Поэзия – самое близкое к музыке искусство».

Он снова обращается к моей партитуре Седьмой симфонии Бетховена, самой классической из всех девяти с точки зрения метрической структуры. «Это всё слоги. Для европейского музыкального обучения они имеют меньшее значение, чем, например, для индийского, где все мантры состоят из слогов. Европейское образование заставляет тебя поверить, что ты говоришь правду, и затем ты просто репродуцируешь музыку. Мне ближе восточное восприятие музыки как продолжение воображения в других сферах».

За два с половиной часа нашего разговора чайник остыл и опустел, и мы перешли на вино.

«Музыка – это язык. Подобно словесному языку она интерпретирует идею в сигнал, который позволяет нам коммуницировать. Вы можете послушать Бетховена в моём исполнении и сказать: “Этот пассаж не очень симпатичный, он слишком быстрый, слишком грубый. Зато вторая часть красивая, красивая, красивая”. Но может быть “красивость” – это вообще не то, чего я хотел. А те вещи, которые вы критикуете, и были тем, к чему я стремился с другой точки зрения».

Увлечения одиночки

Мораль, игры и мечты постоянно всплывают в нашем разговоре, в то время как англо-саксонский рационалист скрипит под натиском идей, более элегантно выраженных на русском, греческом, французском или немецком языках. Курентзис собрал шесть разных систем Hi-Fi и приводит список высококлассных акустических систем, имеющихся в его распоряжении: Tannoy Westminster, Wilson Audio, Bowers & Wilkins, Focal. Он ругает ламповые усилители и кабели, сделанные на заказ английской компанией Audio Note. «Я хотел бы протестировать усилители Wertern Electric. Когда раньше вы ходили в кинотеатр, и дверь открывалась, и звук обнимал вас – это был звук Western Electric». Он сравнивает хороший Hi-Fi c кроватью. «Конечно, замечательно спать в кровати Savoir, которая стоит тысячи фунтов, но это вам не гарантирует идеального сна. Оборудование, собранное с любовью, может звучать красивее, чем система, купленная за большие деньги».

Классическая музыка – бедная родственница рок-музыки в том, что касается производства. Он приводит в пример Pink Floyd. Альбом Dark Side of the Moon они записывали, продюсировали и доводили до ума почти целый год. «А, например, в современном мире классической музыки на то, чтобы записать такую сложную вещь, как “Военный Реквием” Бриттена, отводится в лучшем случае неделя. В результате получается лишь напоминание о чем-то настоящем. Преимущество рок-музыки в том, что у музыкантов нет готового материала, который надо сыграть и записать. Поэтому они работают над записью долго и кропотливо, пока не добиваются желанного результата. Инженеринг в рок-музыке гораздо более искушенный».

Так что, его цель делать записи такими, каких не услышишь живьем?

«Да, именно. В концертном зале ты не можешь быть изолированным от других людей, которые шуршат программками и кашляют. Меня расстраивает, что как слушатель я не могу предаться мечтаниям, прочувствовать интимность момента и испытываю клаустрофобию. Утешение от музыки особенное, когда ты слушаешь ее в одиночестве. Или когда вы делите музыку с тем, кого любите, и музыка играет только для вас двоих. Создавать такую музыку большая честь для меня, и я очень много работаю, чтобы донести эту привилегию до людей».

Его слова подтверждает всеобъемлющий звук «Патетической» симфонии, выпущенной на Sony. Как это всегда бывает с Курентзисом, мнения разделились. Голосующие на Gramophone Awards ставили запись или в самый верх, или в самый низ чарта. Оригинальный мастеринг на CD был выполнен специально для прослушивания музыки в наушниках. Запись для винила была немного ребалансирована. Курентзис не очень доволен результатом и планирует внести изменения для второго издания. «Проблема в низких частотах в Funkhaus Berlin, где мы записывали пластинку. Компрессор – самая жестокая вещь в звукозаписывающей реальности. Но мы должны с умом подойти к этому вопросу и преодолеть его. Мы можем научиться лучше преобразовывать цифровые записи в аналоговые». Тот факт, что он может не только рассуждать, но и допускать возможность таких изысков, говорит не только о его перфекционизме, но и о коммерческом успехе на нестабильном музыкальном рынке.

Когда в 2018 году в Konzerthaus записывали Седьмую симфонию, запись проводилась дважды – на технологиях AAA и DDD. «Конечно, есть общие вещи для каждой интерпретации, – говорит Курентзис. – Однако в цифровую версию заложен более аналитический подход к звучанию произведения. В цифровой записи больше возможностей для пост-продакшена. В аналоговой версии звучание более живое, концертное. Мы делали слепые тесты для посторонних. Мы давали им обе записи, и в девяти случаях из десяти предпочтение отдавалось аналоговой записи. Все дефекты аналоговой записи делают её более тёплой, настоящей. Это как разница между живой женщиной и манекеном».

Сложно обойтись без слова «теплота», когда обсуждаешь аналоговую запись, но мы попытались. Различие не только на уровне нашего сознания и психологии, но и на уровне технологий. «Каждое проигрывание виниловой пластинки отличается, ведь с каждым разом она портится. Мы не фетишисты аналогового идеала, каким является лейбл Decca. Это уже в прошлом. У них отличные записи. Это может прозвучать эгоистинчно, но я пытаюсь добиться звучания, каким я его слышу с дирижерского подиума. Да, теплота. Но не та теплота, о которой мы говорим, когда обсуждаем системы high-end и hi-fi. Это та теплота, которую ты ощущается от очень хороших моно-записей. Помните пластинки HMV с записями Edwin Fischer и Gieseking? Меня это трогает гораздо больше, чем любая стерео-запись. Я не имею в виду, что слушатель должен слышать тот же звуковой баланс, который я слышу с подиума, но им должны быть доступны те же эмоции и та же идея звука».

Желание Курентзиса знакомо многим читателям издания Gramophone: отстраниться от симулякра слушателя, сидящего в 7 ряду партера с программкой в руках. Он в поисках микроклимата оркестра с его воздухом и гравитацией. «Слуху требуется какое-то время, чтобы прислушаться к этому миру. Но когда ты почувствовал его, ты хочешь больше. Именно поэтому маньяки high-end и hi-fi бесконечно перетыкают шнуры в своих системах. Мне же достаточно у себя дома вечером включить запись 1978 года, на которой Корто, Тибо и Казальс исполняют трио Шуберта, и это наполняет меня эмоциями, как ни что другое. Сидеть рядом с граммофоном и по-настоящему слушать музыку – это как будто дух музыканта сидит внутри граммофона и шепчет тебе правду о тебе. Тебе всё равно, какого качества эти звуки, тебе важны эмоции. И это то, чего я хочу: делать не только хорошие звуки, но предлагать способ открыть уникальные, магические миры с помощью музыки».

Шалун или трудяга?

Скептики и ненавистники достигли крайней точки возбуждения в сентябре прошлого года, когда MusicAeterna прибыла в Вену, чтобы снова исполнить перед публикой свою трилогию опер Моцарта – да-Понте.

Если открыть самые респектабельные венские издания тех дней, то можно прочитать, что «Фигаро» оказался «самым худшим, каким я его помню: в исполнении третьесортного оркестра с третьесортными солистами, пронесшимися над партитурой во главе с хайповым дирижером, который мнит себя мессией мира классической музыки, но не способен сдержать ни одного обещания, опубликованного прессой».

Утверждения, что Курентзис «изменит лицо классической музыки», не помогли избавиться от образа маэстро, который усердно старается удовлетворить публику и неприлично убеждён в своей гениальности. Однако обвинения в шарлатанстве разбиваются о реальность, в которой Курентзис увлечённо отдает всего себя репетициям с музыкантами и певцами. Он рассказывает, что из всех девяти симфоний Бетховена самой сложной для исполнения он считает Девятую из-за речитатива виолончелей в финале. Об эти скалы, оставленные Бетховеном, разбились корабли бесчисленных исполнителей: «в характере речитатива, но строго в tempo». «Это очень сложно, чтобы виолончели и контрабасы двигались так, как будто они декламируют речитатив, так что я написал для них один», – говорит Курентзис. И он пропевает его для меня своим чернильным басом-профундо. «Неделю я репетировал с парами виолончелистов и контрабасистов, и только затем у нас были три репетиции всей группой».

На следующее утро я нахожу Курентзиса за работой над Реквиемом Верди. За исключением Кристофа фон Дона́ньи, я не встречал другого дирижера, столь увлечённого мельчайшими интонациями. Он сохраняет хладнокровие и просит медные фанфары в двадцатый раз исполнить партию в ‘Tuba mirum’. С микрофоном в руках он стоит в середине партера и раздаёт указания на смеси русского и английского. Он перемещает трубачей по бокам сцены вперед и назад вдоль задней стены Konzerthaus, пока не достигает идеала в плане видимости и звучания. Наконец трубам показан большой палец – всё хорошо. И теперь зал наполняется неповторимым смолистым звуком струнных инструментов MusicAeterna. Этот пассаж тоже репетируют не менее десяти раз, пока не он не доведён до совершенства. Не лишним будет заметить, что до этого это произведение уже несколько недель репетировали в Перми, и уже неделю оркестр выступает с гастролями, и несколько выступлений ещё впереди. И вдруг всех просят вернуться к первой странице партитуры, чтобы ещё раз повторить первый струнный аккорд. Он отстраивается нота за нотой, пока, согретый легчайшим дыханием вибрато, он не найдёт своё место где-то между звучанием Палестрина и Арво Пярта.

Мечты и гадания

До прошлого лета MusicAeterna базировалась в Перми, в тысячах километрах к востоку от Москвы, куда Курентзис был приглашен, чтобы возглавить Пермский театр оперы и балета. Он дирижировал местным оркестром, когда хотел, но для своих великих проектов, таких как записи опер Моцарта – да-Понте привлекал музыкантов MusicAeterna. Коллектив сейчас базируется в Санкт-Петербурге. А дирижер делит своё время между своим оркестром и симфоническим оркестром SWR из Штутгарта. И с тем, и с другим коллективом он проводит так называемые «лаборатории» – открытые репетиции музыкальных произведений, особенно сочинительства современных композиторов – которые готовят и зрителей, и музыкантов к сопоставлениям в одном репертуаре произведений, например, Фельдмана и Брамса.

Производство оперы Хельмута Лахенманна «Маленькая девочка со спичками» (Little Match Girl) – мечта, которой только предстоит сбыться. Также в планах постановка Мессы си минор Баха в сотрудничестве с Питером Селларсом, с которым ранее в Мадриде уже были представлены «Иоланта» Чайковского и «Персефона» Стравинского.

Очевидно, что Курентзис гордится самым обширным оперным репертуаром из ныне выступающих дирижеров – от «Королевы индейцев» Пёрселла до «Завоевания Мексики» (Die Eroberung von Mexico) Вольфганга Рима, включая также «Кармен», «Дона Карлоса» и, например, «Золото Рейна», которое было исполнено с оркестром MusicAeterna на фестивале Ruhrtriennale в 2015 году. Если у кого-то и есть thrasos (это греческое слово означает что-то между дерзостью, смелостью и куражом) вытянуть полностью «Кольцо нибелунга», так это у Курентзиса. Он размышляет: «Я думаю, Вагнер нуждается в историческом звучании гораздо больше, чем Верди. Посмотрите на прелюдию третьего акта “Тристана и Изольды”. В этот момент ты испытываешь ощущение беременности, а раненный измученный Тристан – как эмбрион. И тут начинается сольная партия английского рожка. После двух часов сложной музыки две сотни человек в зале слушают мелодию лишь одного этого инструмента. И это самый сумасшедший момент со времен “Страстей по Иоанну” Баха».

«Такая музыка духовно аморальна», – говорит Курентзис. И поясняет: «Вы приходите в ортодоксальный храм и видите труп, висящий на кресте, этого Царя славы. Для Христа это аморально и нелогично быть ягненком в зубах волка. И когда вы поёте молитву, вы можете очень сильно стараться, петь громко и проговаривать все согласные звуки. Но если ваше пение не идет из самой глубины вашего существования, если вы не являетесь воплощением витрувианского человека Леонардо, то висящее перед вами тело на кресте – это всего лишь предмет мебели без души. И если перед ним ты не испытываешь вселенскую пустоту и не ощущаешь рек крови, то к чему всё это?»

И с этим не поспоришь.

---

Некоторые пояснения и ссылки:

• alla breve. Хороших пояснений к этому термину мало, но, пожалуй, самое понятное – тут: www.musenc.ru/html/a/alla-breve.html

• Корто, Тибо и Казальс – это Альфред Корто (Alfred Cortot), Жак Тибо (Jacques Thibaud) и Пабло Казальс (Pablo Casals). А вот трио Шуберта в их исполнении: www.youtube.com/watch?v=kgdp1M7BIJM (Schubert Trio B flat Op 99 Cortot Thibaud Casals Rec 1926)

• Вагнер, прелюдия к третьему акту “Тристана и Изольды”
  – Прелюдия целиком в очень чувственном исполнении Баренбойма и Берлинского филармонического оркестра: www.youtube.com/watch?v=QK6SmSvhEEg
  – Только партия английского рожка – Man hört einen Hirtenreigen: www.youtube.com/watch?v=qt9Iv9RuOio